я покусаю твою вафельку
Медленное пространство трагедии нависало над ним как советская люстра: немыто, с перегоревшей лампочкой и давно. Если бы это была одна из тех, у которых плафоны повернуты вверх, то в трагедии были бы отчетливо заметны пепельные трупики кладбища мошкары. Но цветки укоризненно смотрели вниз, и усопших сметали старым веником неудачного юмора при каждой уборке, их топтали шаркающими тапочками.
- Мама, ты поставила чайник? - Спрашивал он, каждый раз забывая, что она уже несколько месяцев как умерла.
Стеклянный Эсхил. Если бы Эсхил жил в Советском Союзе, он наверняка был бы одной из этих люстр, занимающих чуть ли не место солнца в системе углов, но слишком выше горизонта. Трагедия в самом сердце, но не видная никому. Подними голову, дурень! Опомнись! Но - он часто ходил босым и смотрел все время под ноги, чтобы не прилипало всякой гадости наподобие тех самых мух, с которых все и начиналось.
Включая телевизор, он порой просто переключал каналы, гипнотизируя себя черно-белой рябью, этой неведомой монотонностью кричащего эфира. Он не знал ничего о реликтовом излучении, и его не поражала эта рябь. Для него это были злые мертвые мухи, бьющиеся о стекло реальности, но не способные прорваться в нее. Он был по эту сторону. Они - по ту. А он - по эту. Они служили доказательством.
Он выключал телевизор и шел спать.
- Мама, ты поставила чайник? - Спрашивал он, каждый раз забывая, что она уже несколько месяцев как умерла.
Стеклянный Эсхил. Если бы Эсхил жил в Советском Союзе, он наверняка был бы одной из этих люстр, занимающих чуть ли не место солнца в системе углов, но слишком выше горизонта. Трагедия в самом сердце, но не видная никому. Подними голову, дурень! Опомнись! Но - он часто ходил босым и смотрел все время под ноги, чтобы не прилипало всякой гадости наподобие тех самых мух, с которых все и начиналось.
Включая телевизор, он порой просто переключал каналы, гипнотизируя себя черно-белой рябью, этой неведомой монотонностью кричащего эфира. Он не знал ничего о реликтовом излучении, и его не поражала эта рябь. Для него это были злые мертвые мухи, бьющиеся о стекло реальности, но не способные прорваться в нее. Он был по эту сторону. Они - по ту. А он - по эту. Они служили доказательством.
Он выключал телевизор и шел спать.